Традиции и новизна, неизменное и уникальное в иконе – это нельзя, не удается разделить, мыслить одно отдельно от другого. Эти два, казалось бы, взаимоисключающие понятия, качества при внимательном и беспристрастном взгляде на икону, оказываются органично связанными между собой.

В своем сообщении я постараюсь показать эту неразрывную связь и взаимозависимость вечного и нового в иконе, напомнить о вызовах нашего времени, касающихся этой проблемы, предложить варианты ответов на эти вызовы.

Икона – это церковная святыня, т.е. то, что тяготеет к вечности, ведь ценность всякой святыни в ее соединенности с вечным, с вневременным. Но икона – это и произведение искусства, т.е. то, что всегда тяготеет к уникальности, что ценно своей неповторимостью и новизной.

Не поддается измерению ценность святыни, но существуют критерии в оценке произведений искусства. Один из критериев – то, как решается извечная проблема традиций и новизны.

Икона – неотъемлемая принадлежность новозаветной Церкви, а весь Новый Завет пронизан этим органичным единением вечного и новизны: новым отношением к Ветхому Завету, новым отношением между предвечным Богом и человеком, новыми перспективами для человека в его временной и в вечной жизни.

Икона призвана и может выявлять эти реалии Нового Завета.

Прежде всего, новизной является само существование иконы, как святыни, создаваемой для почитания Бога, что было немыслимо, невозможно во времена Ветхого Завета.

Содержание иконы, как и всех новозаветных текстов, это и есть новозаветное откровение, выраженное в Образе, который во всем согласен со Словом. Эта новизна, прежде всего в способности иконы, показать Бога, «ставшего плотью и обитавшего с нами».

Буквально с I-II веков, со времен римских катакомб мы видим, что первые христиане проповедуют не только словом, но и Образом, возвещая на века и тысячелетия, до наших дней то, чему они были свидетелями.

Соединение Бога и человека во Христе и во святых – вот ведь то, существенно новое, что присуще христианству и на что становится способна икона, что становится новым содержанием нового вида изобразительного искусства. Благая весть о том, что совершает Христос, возвращая и нам единение с Богом – не может устареть. Церкви становятся особенно дорогими самые древние изображения, как свидетели Истины. От них, как от нестареющей правды берет начало и церковная иконописная традиция.

Очевидным является и, по видимости, противоположное утверждение о неотъемлемой традиционности иконных изображений. При слове «икона» всегда в сознании встает некая древняя традиция, которая не может быть кем-то произвольно изменена, заменена на что-то не принятое Церковью, как неизменен и сам Новый Завет. В этом контексте основное содержание иконы остается традиционным и неизменным, как соответствие Св. Писанию и богослужению, основанному на неизменяемой части службы. Здесь одно из проявлений иконы, как литургического искусства, сопряженного с богослужением.

Но в богослужении, как мы знаем, есть и изменяемая часть, присущая лишь для сегодняшнего дня.

При всей традиционности, содержание иконы нельзя заключить в единый, кем-то когда-то составленный список сюжетов и имен персонажей. Корень всей церковной культуры, ее первоисточник, конечно, один: Слово Божие, Священное Писание. Но: как творится Священная История и запечатлевается в богослужениях и житиях святых, так в соответствии с жизнью в Священной Истории живет и развивается икона, основываясь на традиции, но впитывая в себя и новые события, и все новые формы, новые стили.

При этом мы видим, что иконописцы первых веков, изображая Христа, Богородицу, своих первых святых, поначалу не искали для выражения этой новой реальности чего-то принципиально нового с формальной стороны, а свободно пользовались художественным языком своего времени, правда, отбирая из традиций, в каких творили их современники то, что наиболее способствовало отображению Евангелия, как Благой Вести, т.е. евангельскую простоту и светоносность, выражаемые через лаконизм и светоносность художественного языка.

VII Вселенский Собор утвердил за иконой значение, равночестное Кресту и Евангелию, заповедал нам почитать ее «наряду с Крестом и Евангелием». О каком еще из видов изображений можно сказать, что они так же спасительны для нас как Крест и Евангелие? Вот – новизна назначения иконы! Среди многих выводов исходящих из этого ороса VII Собора следует и вывод о том, что не всякое изображение является иконой, а лишь то, которое несет в себе это новозаветное откровение, является точным ему соответствием на языке образов. Здесь, конечно, есть вполне определенное ограничение принципа свободы творчества. Ведь новизна напрямую связана со свободой. Но орос VII Собора напоминает: иконопись – исключительно церковное творчество. Оно должно уходить корнями и питаться от Слова Божия, догматики Церкви, ее литургики и Священной Истории, должно быть связано и с христианской аскетикой. Не превращаться лишь в портреты и иллюстрации, а нести ту миссию, которую несет и вся Церковь своим словом и своим строем богослужения, да и всем строем жизни. Эту миссию не может нести никакой другой вид искусства. Чтобы возвещать то, что принес Спаситель – образы новой жизни, икона постепенно вырабатывает особый, новый язык. Этот иконописный язык и предназначен для выявления истин, которые «не от мира сего». Одним из признаков христиан Спаситель назвал то, что они «языками возглаголют новыми», - это ведь, наверное, сказано и об иконописном, о новом языке художественного творчества, о языке, несводимом ни к каким другим. Это художественный язык, в котором органическая реальность, основанная на знании анатомии, перспективы, теории света, сплавлена с языком символов, в котором есть и свои обобщения, и обратная перспектива и совершенно иная, чем в эмпирическом мире светоносность и иные пропорции. Это названо «символическим реализмом». Вот еще новизна нового вида искусства, ставшая традицией.

И мы видим, что на протяжении многих столетий именно в этой традиции символического реализма на иконописном языке вместе со словом Церковь продолжает открывать для человека Новый мир и Новую жизнь, принесенные Христом Спасителем. Несение этой новизны и стало основной традицией Церкви, к которой призвана и икона.

На протяжении многих столетий мы видим множество разнообразных стилей единого иконосписного языка. А это значит, что свобода творчества остается в Церкви огромным океаном, имеющим, конечно, свои берега. И в каждой поместной Церкви свои стили, даже в каждой местности они могут быть не похожими друг на друга (например, Новгород и Псков) и у каждой эпохи свой стиль, соответствующий «лицу времени», и у иконописца, в течение его жизни стили могут меняться неоднократно, когда он осваивает новые и новые формы.

Везде в Церкви мы видим каноничное творчество, строящееся на традициях и открытое для новых форм. Ведь и Рублев, и Дионисий впитали в себя множество традиций своих предшественников на Руси и из Византии и стали самими собой. Их творчество удивляет не только нас, их потомков, оно удивляло и современников, стало ярким и новым, невиданным ранее. Но, наверное, никто из серьезных художников, относящихся к творчеству, как к церковному послушанию, не ставил для себя специальной цели – создать обязательно нечто новенькое, непохожее на учителей. Скорее, наоборот, ценилась глубина преемственности, связи с отцами, т.е. традиция для иконы оказывалась не менее ценной, чем новизна.

Но почему мы вспоминаем здесь множество столетий истории Церкви, ведь с Рождества Христова прошло уже более двух тысяч лет? Потому, что на Западе уже в эпоху так называемого Возрождения, а на Востоке несколько позже, внутри самого церковного общества стали появляться такие изображения, о которых, чем дальше, тем труднее сказать, являются ли они иконами или нет. Несут ли они ту миссию, к которой призвана икона – возвещают ли, например, о победе Христа над смертью, о том, что «кто во Христе – тот новая тварь», о том, что «свет во тьме светит и тьма его не объемлет». Для возвещения именно этих евангельских истин создавался новый, иконописный язык. Запад отверг, видимо, посчитав устаревшим язык иконописи, а вместе с ним и многое из евангельского содержания. Но и на Востоке подобных изображений, а значит и подобных идей со временем возникает все больше.

Постепенно идеи исихазма подменяются идеями гуманизма. Начинается так называемое Новое время. Об этом я напоминаю для того, чтобы сказать: если идея новизны как таковой становится доминирующей – то вместе с уничтожаемыми традициями неизбежно уходит и само содержание искусства, культуры, ибо форма и содержание неразделимы.

Приходит XX век. На Западе Ницше говорит свое новое, как ему кажется, слово: «Бог умер». Следствия такого «нового» слова и в культуре, да и во всей жизни – известны. На Западе – все большее расцерковление, в России – революция, пришедшая с пафосом новой жизни и новой культуры, основанной на отвержении Бога. Новая жизнь и новая культура на практике начались с миллионов смертей, уничтожения множества памятников, с насильственного насаждения нежизнеспособных инноваций.

Но за прошедшие 100 лет происходит, пусть некоторое, частичное отрезвление по поводу традиций и новизны, вечного и уникального.

Вспомним, что, во-первых, именно в начале XX века, в эпоху всяческих ломок, разрушений храмов и костров из книг и икон, происходят и первые открытия реставраторов древнерусских икон, лучших наших шедевров, ставших открытием невиданного мира, «окна в иной мир», «богословием в красках». Там, где казалось, что все умерло, отжило или убито, открывалась такая новизна, которая шокировала и наших, и западных художников, искусствоведов, богословов. Произошло открытие огромной, казалось бы, напрочь забытой традиции, но дающей новые перспективы, открывающей новые горизонты для искусства.

Постепенно возникает, пусть вначале в лице нескольких подвижников: в России священника Павла Флоренского, князя Евгения Трубецкого, монахини Иулиании (Соколовой), на Западе – в лице инока Григория Круга, Леонида Успенского и их последователей, осмысление феномена иконы, как таковой, осмысление ее отличия от других видов художественного творчества, иных, стоящих перед нею задач, а значит, иного, чем в ренессансной культуре языка, необходимого для их решения. Возникает осмысление катастрофы произошедшей при утрате живых, органичных традиций. Впрочем, самому Леониду Успенскому иконопись представляется великой, но навсегда ушедшей культурой, завершенной традицией. Его фундаментальный труд «Богословие иконы Православной Церкви» - это, скорее, история иконописания с печальным итогом обмирщения и расцерковления.

Но в ХХ же веке протоиерей Георгий Флоровский произнес очень точный лозунг «Вперед, к отцам!». Видите, не назад, а вперед – к возрождению живой святоотеческой традиции во всей жизни Церкви. Ведь, по-настоящему, жизнь в традициях отцов, это всегда – движение вперед, всегда по-новому. Это же, безусловно, относится и к иконописи, ко всестороннему, все более глубокому постижению ее традиций, на основании которых только и можно сказать по-настоящему новое, всерьез новое слово.

Все более очевидной становится задача постижения, освоения основ и общих традиций духовной жизни в целом, и законов искусства, и почти забытых законов построения иконы, необходимость углубления в них. Эта работа, хоть и с большим трудом, ведется и в иконописных школах, и на факультетах церковных художеств, и в иконописных мастерских.

И вот, именно сейчас, когда приходит это осмысление необходимости учебы, необходимости традиций и катастрофичности их отсутствия, когда ведется созидательная работа восстановления церковного сознания, богословия образа, мы вдруг слышим, как вызов, который его авторам кажется совсем новым: «Бросьте учиться у старых мастеров, не смейте копировать, не смотрите назад, традиции не нужны, каноны устарели!». Так и слышится в этих голосах то, что мы уже слышали 100 лет назад: «Сбросим Пушкина с корабля современности!». Неумные и дешевые лозунги, если не провокация. Но их, увы, немало и в светской, да и в церковной среде.

Церковь, со Христом и его святыми отцами всегда за новую жизнь, за жизнь в Духе Святом, без формализма, стилизаторства и подделок под самые совершенные творения. Вспомним слова Ангела из Апокалипсиса: «Се, творю все новое!» (Откр. 21:5). Икона, пусть «гадательно, как сквозь тусклое стекло» (1 Кор. 13:12) призвана показывать нам то «Новое Небо» и «Новую Землю», которые видел святой апостол Иоанн Богослов.

Но нам надо отчетливо понимать, что во времена, пришедшие после времен распада и деградации (а длились они для иконы очень долго), всегда следует оглядеться и переосмыслить произошедшее, вглядеться в то, что у нас осталось. Время, приходящее после культурных «обвалов» как никогда требует усвоения уроков прошлого, освоения традиций. С предельной бережностью отнестись к доставшемуся нам наследию и не считать его лишь музейными экспонатами, а постигать, осваивать, питаться им, перенимать их мудрость и красоту. Православие, ведь в том, что Предание для нас так же ценно, как и Писание, а иконное наследие – неотъемлемая часть Священного Предания.

В Церкви появляются новые святые, например, новомученики, появляются новые праздники. Значит, должны появляться иконы с новой иконографией. Какой ей быть – это вопрос к богословию иконы, а не к светским искусствоведам. Требуется развитие богословия иконы, которое сможет отвечать на новые вопросы об иконе. Отвечать, конечно же, имея в виду великую иконописную традицию, которая открыта для новых форм, новых стилей. Это и будет то, что названо «свободой внутри канона».

Для Церкви, для ее богослужения, для домашней молитвы, – не принципиально – насколько по-новому с формальной стороны решена икона, лежащая на аналое или стоящая в киоте. Важно верное, точное, вдохновенное отображение в иконе новизны, свежести, одухотворенности, светоносности и красоты Нового Завета.

27.01.2016
протоиерей Николай Чернышев