Доклад протоиерея Николая Чернышева

Икона – окно в Православие

В современном богословии мало освещен вопрос православного отношения к образу, к иконе. Известны общие протестантские высказывания, обличающие нас, православных, мол, наше отношение к изображениям очень близко к идолопоклонству. Известна протестантская доктрина, которая стоит на том, что невозможны, недопустимы священные изображения в Церкви, поклонение им приравнивается к поклонению идолам. И мы, обороняясь, высказываемся, что мы поклоняемся не изображению, не краскам и доскам, а продолжаем поклоняться Единому, Истинному Богу, невидимому и неизобразимому, поклоняемся и молимся святым, изображенным на иконе, а не иконе как предмету. На подобных высказываниях, как правило, диалог заканчивается. Мы продолжаем настаивать на своей позиции, которая, конечно же, высказывается совершенно точно и без ошибок, но далеко не всегда она оказывается убедительной для инославных.

Хотелось бы подробнее поговорить на эту тему, потому что у вас здесь в Германии в основном среда – протестантская, лютеранская, конкретно в вашей земле – католическая, и все больше, как мы знаем, приезжает мусульман. Встреча с ними предстоит вам, да и уже происходит. У них, надо сказать, близкие к лютеранским позиции в этом вопросе. Наш ответ на эту тему должен быть более развернутым и более вдохновляющим, более позитивным, а не только оборонительным. Одни из них, конечно же, не идут ни на какой диалог, есть такие, кто и воспитаны, и настроены совершенно агрессивно, непримиримо и ничего не ждут от нас, никакого диалога. Но ведь есть и те, кто хотел бы что-либо узнать о Православии, есть и те, с кем возможен диалог, есть и те, кто готов и рассказать что-то о себе, и нас выслушать, кто ждет встречи.

Рассмотрим более простые случаи, когда диалог возможен, когда люди ждут от нас, чтобы мы высказали о своей вере позитивные и существенные ее стороны, в чем заключается наша вера. Это касается и богословия образа, вот, давайте сегодня об этом подробнее поговорим.

Начинать разговор на эту тему есть смысл с того, что во многом и протестанты, и мусульмане правы, ответственно относясь к изображениям, именно потому, что Ветхий Завет они знают. Они помнят заповедь «Не сотвори себе кумира» и стараются быть ей верны, ей следовать, и, действительно, это очень существенно – не уходить от веры в Единого, Истинного Бога, Невидимого, Непостижимого, не сбиваться, как язычники, на идолопоклонство. Поэтому – не сотвори себе никакого изображения, никакого идола и знай, что твой Бог непостижим и не имеет образа. И мы стоим точно на том же: что Бог-Отец как не имел никогда, так и не имеет образа. Если бы это было возможно, то это бы означало, что Бог-Отец постигаем. Но не может ни человек, никто из творений постичь до конца Творца, тем более создать Его верный, истинный образ. Поэтому все, какие бы они ни были, на Востоке, на Западе изображения Бога-Отца, это все неверные изображения. И это надо признать. Никакими иконами они не являются, даже если в практике церковной жизни присутствуют.

Но что происходит среди прочего в Новом Завете, что в нем существенно нового в этом отношении? Если мусульмане об этом представления не имеют, можно им это начинать раскрывать. Но христиане других конфессий все-таки многое должны знать о Новом Завете. Им открыто о воплощении Сына Божия, то, что мы с вами знаем и из самого евангельского текста – о том, что «Слово стало плотию и обитало с нами полное благодати и истины» (Ин.1:14), о том, как неоднократно Спаситель, будучи и Сыном Божиим, и Сыном Человеческим, говорил, что «видевший Его видел и Его Отца» (Ин.14:7-9). И как в богословии Отцов I Вселенского Собора это и было выражено: «Единосущный Христос, Сын Божий, Единосущный Отцу». Вот это чрезвычайно важно и для иконопочитания. Оно основано на том, что первые христиане видели Христа по Его человеческой природе, но Он Сам неоднократно о Себе говорил, что в Нем содержится и сущность Небесного Его Отца. Прямо так и сказал: «Видевший Меня видел и Отца» (Ин.14:7-9). Именно поэтому мы можем, изображая Христа по Его человеческой природе (то, что нам было явлено и открыто), обращаться к Нему как к Богу, потому что в Нем заключено и Божество, - сущность Небесного Отца.

Обратим внимание на то, что Спаситель не оставил нам текстов, написанных Своей рукой, но Он оставил нам несколько своих изображений. Вы знаете об этом из Священного Предания. И о Нерукотворном образе, который был подарен царю Авгарю, просившем об изображении. Когда художник не смог изобразить Его лик, Спаситель отер Свой лик платом, и на плате осталось Его изображение, которое было подарено царю Авгарю. Вы знаете и о плате Вероники, сказание о нем больше на Западе известно. Предание о том, как Спаситель нес Крест на Голгофу, а она подала полотенце, и на нем запечатлелось изображение Его Пречистого лика. Вы знаете, и, наверное, многие бывали в Италии в городе Турин, где и сейчас мы можем видеть Туринскую плащаницу, на которой не только лик, но и все тело, причем тело Воскресшего Христа, в момент Воскресения Его, такое «негативное» изображение, которое при вспышке нетварного света осталось на плащанице. Все эти примеры для нас являются основаниями, которые Сам Господь нам оставил. Стало быть, есть благословение Самого Христа на изображение. Но теперь стали возможны не только изображения. Они-то, в принципе, возможны были и в Ветхом Завете, когда иллюстрировали списки Библии. А теперь мы относимся к иконам не так, как к иллюстрациям, они для нас больше, чем портреты. Почитаем иконы за то, что, взирая на них, мы можем обращаться к Богу, ко Христу, к Матери Божией, к изображенным на иконах святым и общаться с ними! Образ очень важен для нас. Мы, конечно, можем и без икон молиться. Но вспомним то, что и христиане других конфессий тоже должны знать: что среди признаков истинной веры, Господь говорит Своим ученикам: «Знамения же веровавшим сия последуют: языками возглаголют новыми» (Мк. 16:17). То есть, верующие во Христа будут говорить новыми языками. И вот, язык иконы – это и есть изобразительный язык, не сводимый ни к языку портрета, ни к языку иллюстрации, ни к языку исторической картины. Ведь вы видите прекрасно, что икона – это что-то непохожее на какое-то светское искусство.

Почему? Для чего понадобился этот новый изобразительный язык? Потому что другие задачи стоят перед иконой, не те, что перед картиной, портретом. Задачи иконы – передать то, что соединяет человека, живущего здесь в этой временной, земной жизни, с вечностью. Этого картина, портрет, иллюстрация не в состоянии передать. Призвание иконы именно в этом: так показать человека, таким образом явить его, чтобы он оставался узнаваемым, мы видели бы и его портретное сходство, но, главное – явилась бы перед нами его принадлежность, сопричастность жизни будущего века. Икона передает это через свет, который окружает его лик на нимбе, на светлом, светоносном фоне, да и на самом лике. Именно для этого и создавался в течение веков особый иконописный язык, который вечного призван показывать соединение тварного и нетварного, временного и, земного и небесного. Вот, что дает нам икона, вот, чему она служит, и какие есть у нее возможности, вот, чему она может научить нас, что показать.

А если задаваться вопросом «истинны ли эти изображения?», то можно вспомнить, что они почитаются на протяжении всех двух тысяч лет жизни Церкви, именно потому, что верующие люди видят исходящий от икон свет иного мира и слышат ответ от них.

Началось иконопочитание с самого начала, не с VII Вселенского Собора, не с 8 века, но начиналось оно с римских катакомб первых веков нашей эры. Уже там мы видим священные изображения, которые создавались и для напоминания, и для молитвы перед ними тоже. Это было и проповедью друг для друга, и миссией для последующих поколений, и для молитвы.

К слову об истинности этих изображений. Всегда молясь перед иконами, люди получали и некий ответ, не всегда такой явственный, не всегда это голос, слышимый для всех. Тем-то и ценны иконы, в том-то и чудо, что многие люди чувствуют от них отклик, ответ некий. Это случалось на протяжении всей церковной истории. А чудо от любой иконы в том и заключается, что человек способен беседовать с явленными на ней Спасителем, Матерью Божией, святыми, и это меняет самого человека, укрепляет его веру. Разве это не изменение человека? Разве это не вознесение его от земных только нужд и земных ценностей к небесным ценностям и радостям? Вот, почему мы называем икону – одним из откровений Православия. Это то, что открывает для нас окно в иной мир, открывает для нас тайны Царствия Небесного. То, что слово повествует для нас своим текстом, это очень важно. Не случайно у апостола Павла об этом: «Вера от слышания» (Рим. 10:17). Тогда еще не было иконы как таковой, но кроме слышания теперь, в Новом Завете, есть и явления. Очень точна народная поговорка – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Так вот, этот язык иконы, новый язык, не сводимый ни к какому другому изобразительному языку, он позволяет нам увидеть то, что не в состоянии увидеть люди других верований, закрываясь от этого откровения и не желая к нему прикоснуться или просто не владея этим языком. Итак, икона – это и, поистине, откровение света, принесенного Христом и явленного нам в Православии, и документ о священной истории самого Православия. Давайте и мы сами к нему прикоснемся, давайте посмотрим на эти светоносные образы для того, чтобы делиться, для того, чтобы не только рассказывать о нашей вере, но и показывать эти образы вопрошающим у нас. Вспомним и такую очень точную фразу о том, что «Православие не доказуется, а показуется». Чтобы это стало, в первую очередь, нашим личным, собственным примером, и такими вот примерами откровения, какие мы видим на иконных образах.

Если подводить итог этой части выступления – разговор об иконе как попытка диалога с инославными и иноверными, я хотел сказать, что нам активнее можно и должно говорить на эту тему, которая, к сожалению, остается недораскрытой и для нас самих. Для этого и самим внимательнее всматриваться в лучшее из иконного наследия и показывать иконы, настенные росписи, мозаики, миниатюры всем вопрошающим, даже если они инославные, иноверные или неверующие. Мы во многом и сами часто не знаем в совершенстве о богословии иконы и от этого сбиваемся в диалогах. Постигать нужно, прежде всего, самим те истины, за которые на смерть шли от иконоборцев подвижники первых веков христианства, постигать истинность иконы как таковой, почему она для нас красотой неизреченной является, той красотой, которая нам являет образы Царствия Небесного и образы Истины как таковой. Помнить, что нам заповедано ее «почитать наряду с Крестом и Евангелием». Прежде всего, это должны быть вопросы к самим себе, для нас, и ровно настолько, насколько мы почувствуем это, насколько для нас самих это станет внятно, открыто, насколько мы сами будем вдохновлены и красотой, и явленной истиной, настолько мы сможем передавать и показывать вопрошающим у нас, кем бы они ни были.

Я готов ответить на ваши вопросы.

То есть акцент на нашем собственном, на чувственном опыте?

Если ключевые слова в вашем вопросе - это «чувственный опыт», то это, конечно, о картинах. Давайте сравнивать: в картинах, в портретах, в иллюстрациях мы видим гораздо больше чувственности как таковой. Потому что они создаются в культуре гуманизма, в культуре, которая воспитана такими идеями, где не Бог, а человек в центре всего, и постижение человека идет изолировано от постижения Бога. Конечно, чувства чрезвычайно много значат. И это совсем не значит, что икона должна быть бесчувственной, это совсем не значит, что икона призвана превратиться в какой-то знак, в какую-то схему, только лишь в передачу идеи. Нет. Давайте посмотрим и с этой стороны. Мы видим чрезвычайно проникновенные образы в иконах, просто в них аскезы больше, чем в картине. В них чувства собраны гораздо больше, подчинены чему-то большему, в них нет того, что можно назвать «разгул чувств», «разгул тех или иных стихий и страстей». Мы с вами знаем, что чувства чувствам рознь. И как важно нам не быть в плену у своих чувств. А здесь как раз можно и вспомнить и увидеть, что иконописание – это такое духовное делание, которое связано и с аскезой самого иконописца тоже, чтобы то, что изображает иконописец, являло бы нам вполне определенную, православную аскезу. Чтобы аскетичность самого иконного языка воздействовала бы на чувства взирающего на нее. То есть: не убийство чувств, ума и воли, а предельная их собранность и соединение с волей Божией. Помните, как в вечерних молитвах: «Просвети меня Твоей страстию бесстрастною». Казалось бы, противоположные понятия, взаимоисключающие, но этому необходимо учиться, чтобы огонь веры не сжигал, а просвещал нас. Вот эта «страсть бесстрастная» должна быть явлена на иконе. Чувственный опыт необходим, но важно чтобы он не был всепоглощающим без разумного, волевого участия, чтобы все стороны души человеческой участвовали и стремились бы к гармонии.

Можно сказать, что Православие нас призывает видеть, слышать?

Да, видеть, слышать и собирать все стороны души воедино. Собирать воедино и чувства, и разум. В иконе это явлено как раз, когда в лучших из иконных образов мы видим вот такую собранность, в которой и любовь, и радость, и мир, долготерпение, вера, милосердие, кротость, воздержание – все плоды Духа Святого, по слову апостола. Все это явлено в православном образе.

Вы говорите, что можно молиться и без икон. Зачем тогда нам иконы?

Хороший вопрос. С одной стороны, мы помним фразу Спасителя, что настает время и настало уже, когда не только в Иерусалиме, не только на этой горе (помните в беседе с самарянкой?), а на всяком месте истинно верующие могут поклоняться Небесному Отцу в духе и истине. И это действительно так. Да, для нас такой вот необходимости быть в Иерусалимском храме нет – на всяком месте мы можем, летя в самолете, подводной лодке, заблудившись в лесу, в чистом поле, в тюремной камере, не дай Бог – везде мы можем Его призывать и знаем, что Он нас слышит. Икона открывает нам безмерно большую возможность, чем только возможность обращения. Снова повторю, иконный язык призван нам показать, явить хотя бы, по слову апостола, «как сквозь тусклое стекло», показать нам картины Царствия Небесного, показать нам человека, соединенного с Богом, показать то, каким становится уже здесь, на земле, благодаря его жизни во Христе. Это для нас является вдохновляющим, жизнеутверждающим и тем, что нас сильнее приводит к постижению веры как таковой. То, что мы видим на иконах, это уже не мечтательно, уже не молитва без образа, пусть и очень горячая. Когда видим этот образ, который хоть чуть-чуть, но есть отображение человека, соединенного с Богом, отображением реальности нетварного света, отображением соединения с вечностью, наша молитва становится живее.

В мечетях нет образов, насколько помню.

Да, именно поэтому я пытаюсь эту сторону открыть, в том числе и для тех мусульман, которые готовы говорить на эту тему.

Святой человек – это человек, достигший святости при жизни, в этом мире, уже живущий в Духе Святом, во Христе. Это отражается и на его облике, это возможно изобразить и ценно это изображение не только портретным сходством, но и тем, что отобразилось в его лике – соединение со Христом, соединение с Духом Святым, соединение с Небесами и вечностью.

Вы скажете, не достаточно ли фотографии? Бывает, что и фотографии помогают нам. Смотришь на фотографии подвижников начала века – патриарха Тихона, новомучеников, княгини Елизаветы Федоровны, их фото передают больше их святость, чем современные иконы. И, действительно, в этом есть правота. И через фотографию немало можно разглядеть в человеке святости, и силы, и кротости, и мужества, и радости, красоты настоящей. Но, снова повторю, иконный язык может и призван являть гораздо больше, но этому мы еще не научились. Когда фотографий не было, а искусство иконописи было развито, святые так были изображены на иконе, что она безмерно больше являла их святость, чем какой бы то ни был портрет или фотография. Нам уже не обязательна фотография апостола Павла, если мы смотрим на его рублевский лик «Звенигородского чина». Вот, что дает нам иконописный язык, вот, чем он превосходит фотографии и портреты. Мы благодарны и фотографии, и портретистам, конечно, немало и они могут, но здесь тогда давайте говорить о разнице в языках, о том, что моментальная фотография, она и есть моментальная. Она отображает многие случайности, от которых никуда не денешься, в фоне, антураже, в складках одежды, иногда и в ликах. И в этом ценность документальной фотографии. Икона, как и всякое искусство, это искусство обобщения, которое отказывается от этих случайностей сиюминутных и призвано к явлению не того, что сиюминутно, а того, что вечности принадлежит. Это соединяет не на уровне идей и каких-то знаков, остается и портретное сходство, остается и живая теплота. А все, что есть живого в человеке, все становится подчиненным Христу, подчиненным жизни во Христе, подчиненным жизни в Духе Святом. Вот, что являет нам икона.

Мы приходим в костел и там мы тоже окружены различными образами, там есть скульптуры, религиозные картины. Зачем нам иконы?

То, что мы видим в западных храмах – немало. Не случайно на Западе возникло выражение: «икона – это Библия для неграмотных». То есть иллюстрация к Библии, Евангелию. И когда мы смотрим на настенные росписи, на картины религиозного содержания мы можем вспоминать, обучать детей сюжетам библейским и евангельским, они могут быть очень назидательные, очень повествовательные. И это наполнение смыслом чрезвычайно важно. И, слава Богу, что это есть. Но в том-то и дело, что язык иконы превосходит этот чувственный язык натурализма и то, что изображает для нас картина – только лишь земную реальность. Язык иконы вырывает нас из этой земной реальности, вернее оставляет и ту, и другую. Видимая сторона земной реальности остается, но то, что являет икона, не вмещается лишь в одну земную реальность.

Рассмотрим, например, икону Страшного Суда. Как там все гармонично, как приводится вторым пришествием Христовым все на свои места – победа добра над злом, победа жизни над смертью, победа Христа над диаволом. И вспомним едва ли не величайшее произведение на эту тему в Западной Церкви – «Страшный Суд» Микеланджело. Что мы видим? Чрезвычайно выразительным образом, талантливейшим образом что изображено? Как все рушится со своих мест, как все срывается, как все летит куда-то в бездну и гибнет. И самое страшное – это происходит по мановению десницы Христа. Идея Микеланджело понятна, ему было важно предупредить многих и многих грешников, которых он видел вокруг себя, о том, что их образ жизни пагубен. Но где тут победа? Здесь талантливо и мастерски выражена только эта отрицательная сторона, негативная, можно сказать, победа ада, совершаемая над грешниками, увы, по мановению десницы Христа. Один из священников сказал: «Стало быть, это и не Христос изображен, а кто-то еще, раз то, что он делает, приводит к победе ада».

Вот, что будет, если сравнивать изображения в западных и православных храмах. Они бывают очень полезны, если они точно передают содержательную, сюжетную сторону Священного Писания. Но как мы с вами знаем, кроме сюжетной стороны есть то, что стоит за этим сюжетом, какова его духовная сторона. Здесь очень важно не сбиться, а таких вот принципиальных неверностей немало. Вот, в чем мы видим ограниченность и ущербность такого рода изображений. Но их психологизм может нас многому научить в здешней, земной жизни.

Можно сказать, что основная проповедь иконы в том, что она возвещает нам о Царствии Небесном, приобщает к вечности.

Да, совершенно верно. Не только сюжетами, но и самим своим обликом. Весь ее строй, весь колорит, весь ее язык призван именно к этому. И вы знаете прекрасно, что в основном писались иконы или на золотых фонах или на каких-то светлых, светоносных фонах, которые призваны являть иноприродный свет, не зарю, не освещенность какой-либо лампы, прожектора. Конечно, вы правы – это возвещение Царствия Небесного. Но моя мысль в том, что это не только за счет вполне определенных каноничных сюжетов, но всего строя, всего иконописного языка – и композицией, колоритом, рисунком. Иконописный язык способен возвещать то, на что не способно никакое другое художество.

Протоиерей Николай Чернышев
Кёльн, июнь 2016 года.