В то время в этих лагерях находилось и несколько священников – отец Валерий Поведский, отец Василий Веревкин, отец Иоанн Попов, а также диакон Петр Никольский, служивший впоследствии в Нымме, который был потом убит. Все это были хорошие священники, но отец Валерий выделялся среди них. Выделялся даже внешним видом – он всегда ходил в подряснике. Подрясник был ужасный, неизвестно из чего сшитый, рваный, весь в заплатах, - когда он начал священствовать, видно там, в России, была такая бедность. 

Еще до войны отец Валерий с семьей был выслан из Москвы в Орел, во время немецкой оккупации оказался в деревеньке под Орлом. Жили в страшных условиях – умерла от голода дочка Екатерина, т.к. матери нечем было ее кормить.

Не знаю точно, когда началось его служение в России. Рукоположен отец Валерий был тайно Епископом Мануилом (Лемешевским), и, хотя церкви при немцах открывались, отец Валерий молчал о том, что он – священник. Но однажды к ним в дом постучался какой-то старичок со словами "Батюшка, благословите! Вот мы церковь открываем…" Как открылось ему, что перед ним священник, отец Валерий объяснить не мог, но принял это как Промысел Божий. Видимо, церковь была Ильинской, т.к. отец Валерий вспоминал, что там был большой образ пророка Илии, и сохранилась роспись на стенах. Храм восстановили, и отец Валерий начал свое пастырское служение. Но это был очень небольшой период – около года, а потом немцы угнали всю семью в Эстонию. С тех пор отец Валерий уже всегда ходил в подряснике или рясе. Даже в лагере.

Отец Михаил горячо взялся за то, чтобы вызволить священников и диакона из лагеря. Но отец Валерий первым делом поставил вопрос о том, к какой юрисдикции относится Эстонская Православная Церковь? Дело в том, что в России в то время были всевозможные течения: "обновленцы", "григориане", "поминающие", "непоминающие"… В Эстонской же Церкви в немецкое время, как и сейчас, произошло разделение на две юрисдикции: митрополит Александр изменил покаянной присяге Матери-Церкви, принесенной в Москве, и снова стал самочинным, не поддерживая никаких отношений ни с Московской Патриархией, ни с Константинопольской. А епископ Павел (Дмитриевский), окормлявший в Эстонии русские приходы, остался верным Московской Патриархии. Отец Валерий единственный из всех находящихся в лагере священников не сразу дал свое согласие служить в Таллине. Он долго думал, по-видимому, читал Евангелие и молился. Из лагеря их освободили не сразу, так что меня несколько раз посылали туда даже одного (в то время я был иподиаконом у владыки Павла), давали Антиминс, чашу и все необходимое для Литургии. Совершал богослужения в лагере отец Валерий. Для этого выделялся барак, куда люди приносили привезенные с собой иконы, одна женщина даже напрестольный крест принесла. Собирались и певчие. Совершались и требы. Однажды даже было венчание, так что я привозил венцы…

После освобождения отец Валерий поселился с семьей в подвале соседнего с нашим дома. Моя тетка много помогала им. Встал вопрос, куда назначить отца Валерия служить. На Ситси была фабричная часовня, которую благочестивые люди перестроили в церковь, собрали по храмам кое-какое имущество. Стали просить назначить туда отца Валерия. Архиерей согласился. Конечно, сразу что-то собрали для батюшки, так что больше он в заплатанной рясе не ходил. У местных священников не было принято ходить по улицам в "духовной" одежде – в эстонское время на православных косо смотрели. А потом, после ухода немцев, пришла атеистическая советская власть… Но отец Валерий не обращал внимания на насмешки и всегда был в рясе – его высокую фигуру можно было узнать издали.

В Ситцевской Скорбященской церкви отец Валерий служил очень часто, почти каждый день. Много проповедовал, но иногда его проповедь теряла целостность, потому что ему об очень многом хотелось сказать. Его проповеди были скорее беседами. Отец Валерий сразу стал заметен, к нему потянулись люди. Ходил и я, а потом и будущие священники – Владимир Залипский, Василий Лысак.

В феврале 1945 года в Таллин приехал митрополит Григорий (Чуков). Он воссоединил с Матерью-Церковью эстонцев, которые от нее откололись в период немецкой оккупации и оказались после бегства митрополита Александра в Швецию без архиерея.

Поскольку рукоположение отца Валерия было под сомнением, так как никаких документов у него не было, поверили ему на слово, митрополит Григорий имел с ним очень длительную беседу. Тогда только отец Валерий открыл митрополиту Григорию, кто его рукополагал, а до этого он никому не открывался, так как, по-видимому, был связан словом от рукополагавшего его архиерея.

Несколько позже умер священник Пюхтицкого подворья, и отца Валерия перевели туда. Правда, он с большой неохотой расставался с приходом, где мог служить каждый день – в Пюхтицком подворье ежедневных служб не было. Зато круг его общения увеличился – церковь в центре города, прихожан больше… Немного огорчало его, что в подворье в то время не очень монашеский был дух. Вообще период до 40-го года наложил отпечаток на всю нашу Церковь. Эстонское православие обмирщилось, а это влияло и на православие русское. Сокращались богослужения, устав соблюдался не очень строго и т.д. В Пюхтицком монастыре я тогда не бывал, но в Печерском наблюдалась такая же картина. Отцу Валерию очень хотелось сохранить за собой и Скорбященскую церковь, но тогда это не разрешалось.

В Подворье была чтимая икона Божией Матери "Скоропослушница". Она находилась в храме с правой стороны, молебны перед нею совершались постоянно. И отец Валерий говорил, что во время этих молебнов спина приобретала способность восприятия молитвы людей, стоящих за священником, как будто через него она передается… Что характерно, отец Валерий говорил не о себе, а о тех людях, которые молились вместе с ним.

В тот период отец Валерий часто ездил в Пюхтицкий монастырь, где служил отец Петр Серегин. Оба они были видные пастыри, но совсем разные. Одно дело – личная святость, а другое – личное устроение. Отец Валерий – последователь Мечевых – старец в миру, хотя он был мирской священник, семьянин. Отец Петр – монах по духу, хотя и женат был, и детей, и внуков имел. Люди с серьезным монашеским устроением больше стремились к отцу Петру, а с мирским, семейным – к отцу Валерию. Отец Владимир, человек более монашеского склада, был близок к отцу Петру, но это никак не шло вразрез с его окормлением у отца Валерия.

В 1960 году Пюхтицкое подворье закрыли, а потом и снесли. Это было большой трагедией – храм был прекрасный и снаружи, и изнутри. Сначала было распоряжение распределить имущество по другим церквам, но прихожане стали собирать подписи, чтоб сохранили храм, и это только ухудшило положение. Пришел строгий приказ: в течение трех дней освободить церковь. Пригнали грузовики, все отвезли на склады и, в основном, сожгли. Все иконы… Мне довелось побывать на этом складе в начале 60-х годов. Может быть, кое-что можно было бы еще тогда спасти. Но я только что вернулся из заключения… Потом как-то один продавец из комиссионного магазина предложил мне два напрестольных Евангелия. Их подремонтировали, и они до сих пор в Ныммеской церкви.

Сосуды, чаши перенесли в Епархиальное Управление. Сохранилась еще Дарохранительница из Подворья – отец Валерий передал ее в Ныммеский храм после пожара.

Когда разоряли храм, был такой момент: престолы были там мраморные. Их разбирали очень аккуратно. Госсобственность! Отец Валерий был рядом, чтобы взять св. мощи. Он плакал – это было ему свойственно: он часто молился со слезами и проповедовал. Но уполномоченный по делам религий поставил ему это в вину: "Слезы лил". Откуда он узнал?

Тут как раз Никольская церковь осталась без настоятеля: сняли за какую-то провинность перед уполномоченным отца Михаила Рауда. Отца Валерия назначили в Никольскую. Конечно, большая часть прихожан Подворья перешла за ним туда, остальные – в Казанскую и Симеоновскую.

Никольская церковь была представительная. Храм с традицией, престижный, купеческий, там всегда все устраивалось торжественно. И можно сказать, что отец Валерий попал в обстановку, непривычную для себя. Потом все несколько изменилось, в Никольском храме появилось другое настроение. Отец Валерий был человеком на редкость скромным: не в его духе внешний лоск. Он не ходил в шелковых рясах, а дом у него был, как проходной двор. Постоянно к нему приходили люди, и никому он не отказывал. Матушке приходилось проявлять некоторую энергию, чтоб не допускать тех, кто слишком его донимал – разные пьяницы, просившие денег. Отец Валерий сам от таких отделаться не мог – "Просящему у тебя дай!" По-видимому, от этого нарушался порядок в доме – в семье дети, потом и внуки появились. Из-за посетителей матушке приходилось бросать свои дела, уходить куда-нибудь на кухню. Очень много народу приходило к отцу Валерию на именины. Это было настоящее почитание: его поздравляли, чествовали, говорили всякие речи… Приходили все, кто хотел – двери были открыты для каждого.

Многих хороших священников я знал. К ним приходили люди, и они помогали, как могли. Но у отца Валерия было особенное качество, которого я не замечал у других, пожалуй, только еще у отца Михаила Ридигера. Он не ждал, когда к нему придут, сам шел туда, где видел горе, беду… Невозможно знать всего того, что он делал для людей. Помню, на его похоронах отец Владимир Залипский вспоминал о некоторых таких моментах. Один раз отец Валерий взял авансом зарплату за большой срок и отдал ее всю кому-то сильно нуждавшемуся, хотя его собственная семья, можно сказать, жила в бедности. Да и в моей жизни не раз так бывало. Когда я находился в заключении, отец Валерий первым написал мне, хотя в то время многие боялись даже письменного общения с "политическим". А он духовно поддерживал меня своими письмами все время, проведенное в лагере. Да и потом, когда видел необходимость, всегда сам первый протягивал руку помощи. Как-то, помню, он даже на такси приехал, чтобы разрешить какой-то серьезный конфликт. И не уехал, пока все не уладилось. И так он шел к каждому по велению своего любящего сердца.

Для него самым важным было понять внутренне душевное состояние человека во время конфликта, какие духовные нарушения проявлялись у людей в такие моменты. Это привлекало его самое пристальное внимание. Он старался снять ожесточение и озлобленность. Он мог строго осудить за это. Точнее, не осудить человека, а выявить грех. В этом и заключалось его пастырство.

И, удивительно, отец Валерий никогда ничего не говорил от себя. Всегда это были слова Священного Писания и Святоотеческие поучения, но это были не цитаты, которые он прочел и запомнил, а слова, которые он принял сердцем, которые стали его сутью. Особенно он любил авву Дорофея…

Всегда и во всем для отца Валерия была важна не буква, а суть. Он хорошо знал церковный устав и порядок богослужения, но мог его нарушить в каких-то конкретных обстоятельствах. То же и в отношении исповеди – если он видел, что человек искренне кается, а времени прочесть необходимые молитвы нет, то он мог прочесть и краткую молитву. Но исповедь принять, чтобы не ушло покаянное состояние человека.

Неординарный он был и в отношениях с людьми. Казалось бы, с точки зрения церковной дисциплины, иногда нужно было бы кого-то призвать к порядку, а он иногда терпел недопустимые вещи.

Отец Валерий пользовался всеобщей любовью. Был, можно сказать, духовником всего города. Я не слышал, чтоб кто-нибудь относился к нему плохо или враждебно. Конечно, люди есть люди. И, может быть, кому-то из священников бывало обидно, что прихожане идут не к ним, как-то это влияет на приходскую жизнь, сокращает число прихожан… Но на него не сердились. Единственный священник, который был явно не расположен к отцу Валерию – это Александр Осипов, ставший впоследствии вероотступником.

Каково было отношение отца Валерия к богослужению? Совершение или участие в богослужениях было его жизнью, его насущной потребностью. Ему не нужно было понуждать себя совершать ту или иную службу… Если по каким-то причинам он не мог служить в своем храме, то он отправлялся молиться в другой, стоял в алтаре. Если в престольный праздник какого-то храма он служил у себя, то старался приехать туда хотя бы к молебну. Богослужебная жизнь была для него всем. Конечно, молитвенная жизнь – его сокровенная тайна, но она связана и с общественной молитвой, и ее настрой и дух, безусловно, проявляются.

В заключение хочу сказать, что скорбная линия, проходившая через весь земно путь отца Валерия, продолжалась до самой его кончины. Большая скорбь на его душе была всегда.

Я бывал у отца Валерия в последние дни его жизни, причащал его однажды и в больнице, но чаще причащал его отец Владимир Залипский. А когда он был уже дома, то мы с отцом Владимиром причащали его по очереди. Мы и омывали его, облачали после смерти, привезли в храм.

На похороны собрался в Никольскую церковь весь город – даже, наверное, больше народу было, чем на Пасху.

За все время моего пребывания в Церкви было всего четыре таких отпевания: Владыки Павла, Владыки Исидора, отца Михаила Ридигера и отца Валерия. Из них два – Архиереи, отец Михаил – отец Архиерея, а отец Валерий – просто священник, даже не митрофорный. Но, я бы сказал, что на его похоронах народу было больше всего, потому что он, действительно, был пастырем всего города.

Я беру на себя ответственность утверждать, что жизнь отца Валерия – это жизнь в святости. У каждого свой характер, свои изъяны и недостатки. А в нем этого вовсе не ощущалось – только сердечная чистота. Он был и навсегда останется в моем сердце и в памяти как пастырь с "чистым сердцем", который "узрел Бога".

Статья перепечатана с сайта Таллинского св.Александра Невского Кафедрального Собора